Страницы

О моих учителях

Мне интересно многое: живопись, современный арт, старые фотографии и много еще чего.

Если же кого-то интересует моя особа и мое творчество, то советую воспользоваться навигацией (та, что на строку выше). Там я в какой-то мере систематизировал личную информацию.

понедельник, 18 января 2010 г.

Воспоминания о советской инфекционной больнице



«Лечиться даром - даром лечиться»
(советская народная мудрость)

1990 год. Как потом выяснилось стране под названием СССР оставалось жить совсем недолго. Но тогда этого никто не знал.

Я – почти тридцатилетний инженер – приехал из командировки из города Минск, а потом грипповал две недели. А после вдруг выяснилось, что это не грипп, а гепатит. Та малоприятная инфекционная болезнь, которую в народе именуют желтухой.

Окончательный диагноз поставила мне милая женщина – главный терапевт нашей поликлиники. К этой милой женщине я обратился с одной-единственной просьбой: закрыть мне больничный лист и не гонять меня по лабораториям со своими анализами. «Я не буду предъявлять никаких претензий», – закончил я свою вялую, но достаточно решительную речь. А сам подумал, что придется обращаться к друзьям-врачам и просить их разобраться с моими недугами. Лечиться у знакомых врачей сложно: дома они не очень-то хотят впрягаться в работу. Вероятно, у них срабатывает какая-то защитная реакция психики: нельзя же круглые сутки заниматься одним и тем же. Поэтому лучше идти к ним на работу. Я уже решил, что пойду морочить голову своему школьному другу: придется оторвать его от написания кандидатской диссертации.

Моя собеседница тем временем посмотрела на меня голубыми глазами, тряхнула длинными светлыми волосами и произнесла… впрочем, ЧТО ИМЕННО она произнесла, никак не вязалось с ее тонкими интеллигентными чертами лица. Если же перевести ее слова с живого русского языка на доступный русский литературный язык, то смысл их сводился к тому, что наш участковый терапевт (ряд непереводимых эпитетов) за две недели так и не смог диагностировать простого гепатита, который УЖЕ виден невооруженным глазом.

«Я обязана Вас госпитализировать. Но, учитывая халатность моего подчиненного… давайте, я Вам напишу направление в инфекционную больницу, а Вы пойдете в нее, когда соберетесь: я прекрасно понимаю, ЧТО значит попасть в больницу без подготовки. Только пусть кто-нибудь из твоих родственников позвонит мне, когда Вы ляжете в больницу», – закончила она.

Иными словами, низкий профессионализм своих подчиненных она компенсировала нарушением своих должностных обязанностей.


Впрочем, я так и не понял, в чем именно должна была заключаться моя подготовка к больнице. Спортивный костюм, тапочки, зубная щетка… Что еще нужно в больнице?

И вот вечером того же дня я уже в приемном покое.

Конвейер. В приемном покое был самый настоящий конвейер. Я уже к тому времени успел заметить, что наше общество обожало конвейерно-поточный метод.

Диагноз мой подтвердился и через четверть часа я уже вошел в палату инфекционной больницы. За окном бушевал ветер: декабрь доказывал одесситам, что он все-таки зимний месяц.

Палата была на восемь коек.

Когда я вошел в палату, там было трое больных.

Познакомились. Ребята оказались молодыми и веселыми: слесарь-авторемонтник, киношник и бухгалтер. Время стерло в моей памяти все их имена.

Я рассказал им свою историю.

Киношник рассмеялся: «У тебя еще не самый худший вариант. Две недели назад сюда запихнули по ошибке гриппозного парня. У него не оказалось гепатита, и его через три дня выписали, а у нас у всех, зато потом еще и грипп был».

И он начал подробно описывать, как они все дружно грипповали. И поносить лже-больного-гепатитом. Хотя, он-то в чем виноват?

Честно говоря, я себя чувствовал неважно и вскоре просто уснул.


Проснулся я часов в восемь. В палате было еще трое…

«Народ из самоволки пришел!» – подмигнул мне Киношник.

Позже я узнал, что с молчаливого согласия администрации больницы, выздоравливающие больные ходят ночевать домой.

Мужик, стоящий у окна, с цинизмом философа заметил: «Еще одного жмурика привезли: утро начинается жизнеутверждающим маршем».

«Не понял», – признался я.

«Вид у нас хороший из окна палаты. Я бы сказал, вид из нашей палаты не совсем способствует быстрому выздоровлению. Прямо на Валиховский переулок», – пояснил мужик (позже выяснилось, что он работал прорабом).

«На морг», – уточнил Киношник. Впрочем, мне это было уже ясно и без его пояснений.

Так начался мой первый день в инфекционной больнице.


С водой в Одессе плохо… Вернее, с водой в Одессе хорошо, а вот без воды плохо.

Но если оставить шутки, то проблема питьевой воды в Одессе всегда остро стояла. Перебои в подаче воды – обычное явление, к которому все одесситы привыкли. Одессит - это национальность. Национальность, относящаяся ко всему с юмором и известной долей самоиронии. Но, согласитесь, перебои воды в инфекционной больнице – это звучит дико. Если хорошо вдуматься, то, чем это не тема для голливудского фильма-ужасов? Впрочем, и такая ситуация вызывала у большинства не возмущение, а легкую ироническую улыбку.

Однако в чем-чем, а в смекалке нашему народу не откажешь: на случай перебоя воды, в туалете стояла дубовая бочка литров на триста. Такие бочки у меня остались в памяти с детства… когда емкости из других материалов не были так широко распространены. В первый момент я подумал, что эту бочку поставили в день открытия инфекционной больницы… лет сто пятьдесят назад…

Но если все-таки перестать, наконец, шутить, то данная примитивная мера помогала… особенно если учесть, что у гепатитных бальных процесс… дефекации… сильно нарушен: у некоторых в положительную, у некоторых в отрицательную сторону.

Уж коль речь зашла о нарушениях физиологии у больных гепатитом, то хочу отметить еще одно: сон. Он тоже нарушается.

Но вернемся к нашей бочке… У нее больные любили выкурить сигарету… этакий никотиновый оазис в пустыне борьбы за здоровый образ жизни.

Я курил там вместе с Бухгалтером.

«Апофеоз отечественного изобретательства», – заметил я, указывая взглядом на бочку.

И в ответ услышал рассказ Бухгалтера о бочке.


Рассказ Бухгалтера о бочке

Неделю назад стоим мы здесь со Слесарем, курим. Утро. Обхода еще не было.

Тут влетает вновь прибывший дед. У бедолаги, видать, стул был с таким ускорением, что самому Горбачеву такого ускорения в самых сладких снах о перестройке не снилось.

А все кабинки заняты. Дед мечется среди кабинок в своей полосатой пижамке эпохи сталинизма, а из одной стон раздается: видать, у того клиента совсем иные проблемы. А дед, как пташка в клетке, мечется и уже даже не чирикает… Одним словом, когда посадочное место освободилось, дед влетел туда радостно, но при последних силах.

Влететь-то он влетел, но брючки свои пижамные, судя по всему, снять не успел… Ну, минуты через две выходит дед с радостным видом, но с пятном на заднице.

А Слесарь наш, прямой как угол дома, говорит ему: «Дедушка, Вы обкакались».

Дедок не смутился, а так - слегка расстроился и к крану. А воды-то в кране и нет… Но смекалка у деда тоже была: недолго думая, на цыпочки перед бочкой приподнялся и давай весело так плескаться… не снимая штанов…

Дед закончил свои водные процедуры, еще раз поблагодарил Слесаря нашего за отзывчивость и душевность, и ушел. Только он ушел, входит другой вновь прибывший кадр - натуральный браток: бритая голова, бычья шея и золотая цепь на шее той. Ты не знаешь: на кой черт ему в инфекционной больнице золотая цепь? Лично я не знаю. Может он думает, что с ней он под пушкинского Кота Ученого закосить сможет?

Но заходит это чудо. Останавливается в центре зала… у фонтана… пардон, - у бочки - в позе… словно у него не гепатит, а свинка или геморрой… ну, в общем, ноги у него шире плеч. Посмотрел на нас, словно мы на запарике в задницу его иномарки въехали и прямым ходом походкой комбайнера-передовика к умывальнику.

А воды в кране как не было, так и нет. Он своей кружечкой в бочку лезет и зубки чистить начинает.

А Слесарь наш уже было рот свой снова открыл… Кота Ученого этого просветить насчет дедушки закаканного и всех прочих прелестей, которые дедушка в бочке той вытворял. Я Слесарю чуть было рот руками не закрывал и силком потащил из этих самых удобств. А Кот Ученый так смачно рот водичкой полощет, что мне и смешно, и плохо одновременно.

А в коридоре Слесарь начал мне свои претензии высказывать. Дескать, человека предупредить надо было.

А я ему – он тебе за это спасибо сказал бы? Иногда незнание – сила. Слесарь наш подумал и согласился со мной. А Коту Ученому все равно хуже быть не может: гепатит у него уже есть… свой. А зараза к заразе не пристает.


Едва мы вернулись в свою палату, как начался утренний обход…

…Мне на всю жизнь запомнился первый разговор с заведующим отделением. Окончив осмотр меня, он заметил: «Да, Вы несомненно наш клиент. Воспринимайте это как отдых. Где и когда бы Вы еще могли спокойно лежать целый месяц и читать книги?»

Конечно, в чем-то он был прав. Но была какая-то детская обида: почему? За что?


После обеда отделение стало пустеть: количество людей в белых халатах заметно поубавилось.

А еще часа через два меня навестил мой школьный друг.

«Как ты сюда пробрался?» – удивился я.

«Через дверь. К тому же ты забываешь, что я все-таки какой-то врач… и даже через несколько дней стану, если повезет, кандидатом этих самых наук.»

«Вопросов нет»

«Зато у меня есть. Печень таза еще не достала? Нет? Тогда все нормально. Читай. Я тебе тут книг принес. И минералки побольше пей. Диету соблюдай и пива не хлебай. Ничего лучшего медицина не придумала для твоего случая. Это я тебе с полной ответственностью заявляю. От дыма не мутит?»

«Мутит»

«Тогда не кури»

«Еще чего: курить-то хочется»

«Тогда кури. Пошли на лестницу - покурим»

«Я не знаю… Здесь такие страшные плакаты на стенах висят»

«А тебя мама в детстве не учила не читать то, что написано на стенах и заборах? После трех часов тут все врачи разбегаются. Это я тебе как врач, и бывший пациент этого отделения заявляю»

На просторной лестничной клетке курящих больных было достаточно много. В их числе были больные из женского отделения, расположенного этажом выше, как объясним мне мой друг.

«Я уже и забыл, что ты через это отделение прошел», – спохватился я.

«Угу. Но я-то еще легко отделался. А супруга моя два раза успела через него пройти. И ничего, знаешь, живая. Иногда даже очень живая».

…Рядом с нами стояли две девицы – цветом кожи одна была похожа на лимон, а другая походила скорее на апельсин. Эти цитрусовые девицы разговаривали довольно громко – их разговор невольно лез в уши.

«Говорят, какое-то средство есть заграничное «Эпарофалин» или что-то в этом роде… помогает от желтухи», - вещала Лимонная Девица.

«У нас одна тетка лежала, так она говорила, что хорошо вошь живую слопать», - сообщила Апельсиновая Девица.

«Какая гадость!» – воскликнула Мадмуазель Лимон.

Мой товарищ не выдержал: «Это все хорошо помогает только при гепатите вируса А. При всех остальных гепатитах оно неэффективно».

Девицы покосились на нас, но в разговор не вступили, а запустив окурками в урну, удалились в свое отделение.

Мой приятель улыбнулся: «Студентки еще тебя не щупали?»

«В каком смысле?»

«В прямом. Здесь же еще и кафедра медина базируется… На ком, ты думаешь, мы все учились? Эх, завидую я тебе: месяц отдыха…»

«Лучше бы я работал»

«Не скажи. Мой коллега вообще по доброй воле и в трезвой памяти в психушку лег на десять дней».

«Какого ляда?»

«А он диссертацию докторскую до ума довести не мог: жена, дети, теща, больные… А сроки подпирали. Вот он и прилег в психушку. И диссертацию дописал, и отоспался. Теперь всем советует: если хочешь по-настоящему отдохнуть, не отправляйся ни на какие курорты. Только среди психов можно отдохнуть. Правда, он по блату в отдельной палате лежал, и наполеоны разные планами захвата горы Арарат его не тревожили».

Я слушал друга, а сам рассматривал свою руку – она была очень похожа на кожу той Апельсиновой Девушки.

«Доктор, а может, пока мой цвет не пропал, мне в Южную Корею на ПМЖ попроситься. Дескать, а историческую родину», – пошутил я.

«Попросись. А они тебя отправят в Корею, но в Северную. Будешь ходить со значком Ким Ир Сена. У нас, кстати месяц назад профессор из Северной Кореи приехал. Радовался как дитя… что вернулся… Говорит, вот уж где режим… Все со значками Ким Ир Сена ходят. Поголовно. Пионеры местные по улицам в галстуках. Видят автобус с флажками – салют отдают!

Но это еще так – цветочки. В ресторане, где они обедали, всегда присутствовал их местный чекист и наблюдал, чтобы они не вступали в связь с местными девушками-официантками».

«Они о чистоте своей расы так пекутся?»

«Не о том речь. Там, видно, нашей перестройкой напуганы. И не о каких сексуальных контактах и речи быть не может: за этим уже наш чекист бдил. Профессор говорит, что они с коллегой попытались в первый вечер за ужином заговорить по-английски с одной официанткой: она в ответ только улыбалась и головой качала. И больше они ее не видели… как в том анекдоте».

«М-да, боюсь, что девочка сейчас на лесоповале местном улыбается… А может и не улыбается вовсе. Но головой она долго… лет двадцать… качать будет».

«Вот-вот, проф наш после этого вообще язык прикусил: его отца в 43 году вообще с фронта демобилизовали… на 25 лет в Сибирь. И только за то, что графе национальность у того написано было «немец». И никого не пекло, что пять поколений его предков в России выросло. Потом, как положено, реабилитировали, прослезились, извинились… даже руку пожали… только годы жизни никто не вернул».

«Чего же ваш проф в Германию не рванет?»

«На этот счет у него своя теория. Говорит, что тут меня за глаза «фашистом» называют, а там я буду «русской свиньей». Вот где трагедия. Но к «фашисту», говорит, он уже как-то привык…»

И вдруг мой друг попросил: «Печень свою дай пощупать»

«Щупай, извращенец», – фыркнул я.

Друг прощупал край моей печени. «Впервые пальпирую печень у стоящего больного», – проворчал он.

«Если я лягу на ступени, нас не за тех примут» - огрызнулся я.

«Нас уже и так не за тех приняли», – не остался в долгу мой школьный дружок.

«Доктор, я жить буду?» - продолжал юродствовать я.

«Жить будете, больной, но хреново. Завотделением прав: средняя тяжесть… Говорил я с ним, говорил… прежде, чем к тебе прийти. Но о водке, жареной картошке, свиной отбивной и шашлыке забудь… на год».

«Вы удивительно любезны, доктор… и добры»

«Стараюсь. Ладно, я пошел. Забегу как-нибудь… после защиты…»

Мы пожали руки. Друг пошел вниз, а я в свое отделение.

Неожиданно друг окликнул меня: «Сигареты возьми!»

«А ты?»

«Это для меня не проблема, а тебе в самоволку еще рано шастать».


В палате меня огорошил Слесарь: «Дедок из соседней палаты умер».

Я вопросительно взглянул на бухгалтера. Он кивнул головой: «Того самого».

Прораб добавил: «За шестьдесят суток, что я здесь, это уже второй случай. Но первый сам виноват – в самоволку вырвался и пивка на радостях попил. Порадовался… в последний раз».

И Прораб стал собираться домой.

«Вы куда?» – спросил я.

«Домой. Просто я так храплю, что все отделение просыпается. К тому же я тут уже старожил…» – он улыбнулся, но улыбка вышла грустной.

Когда он ушел, я спросил у Бухгалтера: «А чего Прораба так долго держат?»

«Анализы у него плохие».



Весь день в нашей палате, да и во всем отделении, был подчинен негласному расписанию…

Подъем. Водные процедуры…

Девушка-лаборант, делающая «счастливчикам» такую весьма неприятную процедуру, как взятие крови на печеночную пробу.

Завтрак в столовой, которая больше напоминала школьный кабинет. В эту столовую каждый шел со своей ложкой и вилкой…

Потом раздача дневной порции лекарств.

Утренний обход. Заведующего отделением во время этого обхода мы видели чаще, чем нашего лечащего врача. Впрочем, об этом никто не сожалел: на фоне аса-врача, коим был наш завотделением, лечащий врач выглядела весьма бледненько. Впрочем, как мне кажется, она (дама находящаяся на этой должности) и не стремилась к чему-то большему.

Потом начиналось паломничество посетителей.

О, это совсем другой разговор. Посетителей в отделение не пускали. Они топтались перед запертой дверью отделения. Рядом с этой дверью было вырублено окошко, через которое больным было разрешено общаться с посетителями и принять передачу.

Посетителям же приходилось сидеть в засаде перед открытым окошком, пока в коридоре не появлялся кто-нибудь из больных или медперсонала и попросить его позвать «такого-то из такой-то палаты». Нет, в принципе перед окошком была кнопка звонка. Да и сам звонок вполне работал. Только на его громкий нервный звук не всегда появлялся кто-то из младшего медицинского персонала. Поэтому большинство посетителей предпочитало сидеть в засаде у открытого окошка.

Порой очередь перед окошком скапливалась достаточно внушительная.

Невольно вспоминался эпизод фильма о борьбе большевиков-революционеров с царизмом: подобная очередь была там показана перед тюрьмой, куда невесты и женихи несли передачи заключенным товарищам.

Как правило, супруги, родители и друзья приходили к больным каждый день и передавали такие пакеты с едой и питьем, что не верилось, будто больной человек может все это съесть.

Никогда не забуду сцену: идет утренний обход. А выздоравливающий больной, которого вот-вот должны выписать, ест домашние вареники. Вареников много: большая миска объемом не меньше литра три. Самое смешное, что больной не в состоянии остановиться: вареники уходят к нему в рот с поразительной частотой.

Врач, взглянув на процесс, заметила сопровождающим студентам: «Вот, скажите, здоровый человек может столько вареников за один присест съесть?»


На следующий день я попал под студентов-медиков.

Дело было так.

После завтрака в больничной столовой и утреннего обхода, я лежал, прикрыв глаза, и вяло размышлял об особенностях кухни гепатитных больных: выходило, что многое из вкусных вещей теперь оказалось под запретом.

Вероятно, от своих мыслей я задремал. Сквозь дремоту я слышал какое-то оживление в палате, но не придал этому особого значения.

Открыл я глаза от фразы: «Можно, мы вас немного посмотрим?»

Надо мной склонился мужчина в белом халате, и я сразу же мысленно дал ему кличку «Профессор». Вокруг Профессора стояло человек десять – пятнадцать молодежи в белых халатах.

В палате из больных был только я и Прораб, который лежал под капельницей. Ясное дело, что беспокоить человека с иглой в вене Профессор не стал, а просто ненавязчиво разбудил меня.

Отказываться было неудобно. И я кивнул.

Студент, напоминающий белого лабораторного хомячка, не совсем умело, но достаточно бойко помял пальцами мою печень и стал излагать свои выводы. Они в большинстве своем совпадали с выводами, которые сделали мне врачи при утреннем обходе. Профессор довольно кивал. Потом он стал задавать вопросы, обращаясь ко всей группе студентов. Отвечал на них большей частью Хомячок.

Профессора это не устраивало: «Почему все время Шевченко отвечает? Вот Карпинская, что вы там прячетесь? Идите сюда».

Из-за спин студентов вышла Карпинская – несчастное созданье, напоминающее кролика перед удавом.

Грозно прозвучали слова Профессора: «А теперь найдите край печени!» Карпинская-Кролик дрожащей рукой принялась водить мне по животу. Шевченко-Хомячок сочувственно смотрел на нее.

Профессор был строг: «Покажите край печени».

Карпинская-Кролик неопределенно провела рукой по моему телу. Так школьник-двоечник на уроке географии, показывая Париж, обводит указкой не только всю Францию, но за одно и Англию.

Профессор стал раздражаться, но еще сдерживался: «Возьмите ручку и обведите край печени»

Он наивно полагал, что студентка воспользуется ручкой, как указкой. Однако студентка была в панике и мало чего соображала: лихо, взмахнув ручкой, она в прямом смысле обвела ручкой мою печень. Жирная пастовая линия контрастно смотрелась на моем желтом животе.

У Профессора отвисла челюсть. Студенты застыли в ожидании скандала. Я с интересом посмотрел на это «художество» и заметил: «Спасибо, штриховать не надо!»

Прораб зашелся в гомерическом смехе на своей койке. Профессор уже вышел из ступора и тоже давился от смеха. Он пробормотал в мою сторону: «Извините». И быстро вышел из палаты.

Студенты пошли за ним.

Я тоже рассмеялся. А Прораб прямо-таки заходился в хохоте на своей койке.

В палату осторожно потянулись братья-больные. Всех интересовало два вопроса: ушли ли студенты, и чего мы так веселимся.

И если ответ на первый вопрос был очевиден, то на второй ответил Прораб: «На нем сегодня Ван Гог в белом халате картины рисовала»

Дальнейшее описывать не буду. Тут уж каждый дал волю своей фантазии и, исходя из нее, комментировал сюжет картины.

Однако эта история имела весьма положительный результат: Профессор со своми студентами стал обходить нашу палату десятой дорогой. А мы и рады были: что ни говори, а подставлять больную печень под чужие, а тем более неумелые руки лишний раз не хотелось.


Через несколько дней Прораба перевели в хирургию: дела его были не очень радостными. С убитым видом он собрал свои вещи и, осмотрев палату, сообщил: «Вот, переселяют». Прозвучало это грустно и уныло…


Столовую больницы хлестко окрестили рестораном «Биллирубин». В тонкие медицинские подробности вдаваться не буду, но скажу только, что по содержанию биллирубина в крови делают косвенное, как я понимаю, заключение о состоянии печени.

В тот день нас поразили блюдом: селедкой в качестве гарнира, к которой подали… манную кашу… сладкую…

Киношник прокомментировал это с сарказмом: «Блюдо для гурмАнов и … добермАнов».

Селедки повара не пожалели: в каждой тарелке лежала достаточно крупная представительница вышеуказанного рыбьего вида.

Я заметил Киношнику: «Какая гениальность – одним росчерком пера испортить два блюда сразу».

Киношник вяло заметил: «Будем спасать хоть то, что можно спасти». С этими словами он взял селедку двумя пальцами за хвост и весело направился к крану.

«После легких водных процедур дама вполне готова», – заметил я и отправился повторять процедуру, показанную Киношником.

Тарелку с манной кашей мы отодвинули в сторону.

«Помнишь, как в том анекдоте о красной икре – а черничное варенье мы выбросили: оно рыбой воняет?» – спросил Киношник.

Я кивнул.

… Более всего, что меня поразило – кроме нас, никто из больных не возмущался. Впрочем, наше выступление было скорее юродствованием, нежели возмущением. Вопрос, не покидающий меня до сих пор: а может мы зря, юродствовали и селедка под манной кашей – вполне нормальное блюдо?



Как-то незаметно палата наша стала пустеть. Вот уже выписали и Бухгалтера вместе со Слесарем. Правда, с последним незадолго до выписки случился казус….

Впрочем, тут необходимо небольшое лирическое отступление.

Заключительная стадия лечения больных гепатитом гордо носит название «слепое зондирование».

Процедура проходит так: утром часов в 6 больному дают грамм 50 раствора магнезии. Он выпивает ее, запивает минералкой и ложится с горячей грелкой на печень. А днем у него случается… э-э-э-э… легкий приступ медвежьей болезни. Ну, это вполне естественно – магнезия является, на мой взгляд, желчегонным средством, а желчь находит себе самый кратчайший путь для выхода…

…Утром приходила дежурная медсестра и громким шепотом, стараясь не разбудить нас, предлагала Слесарю его порцию магнезии.

Но мы уже не спали. В кромешной темноте мы слушали этот акустический спектакль.

Слесарь садился на своей койке и шумно вскрывал бутылку минералки. Потом так же шумно он делал глубокий выдох. Затем раздавались шумные звуки глотков. И апофеоз – фраза Слесаря: «Какая же она, сука, гадкая: хуже бурякового самогона!» Мы все давились со смеха.

Этим акустическим действом мы наслаждались несколько дней…

А потом … потом спектакль был сорван. Слесарь долго ждал своей порции магнезии, но дежурная медсестра не приходила. Ворча что-то себе под нос, Слесарь пошел со своим стаканом к медсестре сам. «Старинный русский обычай – ходить в гости со своим стаканом», – съязвил кто-то в темноте.

… а днем выяснилось, что выписка Слесаря откладывается еще на несколько дней из-за не совсем хороших результатов анализа. Слесарь ходил как в воду опущенный. Все стали утешать его, но он неожиданно сказал: «Да не из-за этого я расстроился… Понимаете, пришел я за своей порцией магнезии, а сестра мне и говорит: вон бутыль на столе стоит - наливай себе сам. А сама пошла с нянечкой языком чесать. Я себе и плеснул… тройную порцию… Теперь с унитаза меня реактивной тягой сносит».

«Ты думал, что это самогон?» – издевательски спросил Бухгалтер.

«Да нет, я думаю… может врачу сказать?»

«Чтобы он тебе еще раз эту процедуру повторил… в ударной дозе?» – поинтересовался Киношник.

«Вам гы-гы-гы, а я… я пошел… опять», – и с этими словами Слесарь резво взял курс на туалет.


А через несколько дней Бухгалтера и Слесаря выписали… в один час.

Мы с Киношником остались вдвоем в палате. Все свое время мы стали проводить за игрой в домино: читать уже не было сил. Лежать – просто надоело.

…После завтрака мы с Киношником стояли у окна в коридоре отделения.

«Новые лица появились» - вяло заметил Киношник.

«Новая волна», - согласился я.

«Особенно вот тот коллега выделяется» – кивнул Киношник на долговязого парня с лицом страдальца. Парень был фигурой весьма колоритной. Чего стоила только его белая пижама, которая очень сильно напоминала нижнее белье времен Гражданской войны 1919 года. А если прибавить шаркающую походку и неимоверно-страдальческое выражение лица, то сравнение напрашивалось невольно.

«Вы там фильм о Гражданской войне снимать не собираетесь?» – спросил я у Киношника.

«Вроде бы нет, а что?»

«Вон тебе человек на роль красноармейца после пыток в белогвардейской контрразведке, которого на расстрел ведут» - посоветовал я.

Киношник кивнул: «Грешно смеяться над чужим горем, но мы все такими были… Правда, лица не у всех такими скорбными были».

Я процитировал Лярошфуко о том, что нам, дескать, дарует радость не то, что нас окружает, а наше отношение к окружающему.

«Он тут уже неделю… За это время у всех обычно наступает облегчение» – задумчиво заметил Киношник.

На том и закончили.

А на следующий день Киношник радостно сообщил мне: «Я разгадал тайну Красноармейца. У него не печень болит! Просто он присел на стул в коридоре и снял свои тапочки. Представляешь, у него тапочки на два размера меньше! Я вообще удивляюсь, как он ноги в свои тапочки упаковывает. Вот тебе и весь источник страданий на лице»

Я взял сигарету и направился на перекур. Мимо меня проковылял Красноармеец. Я бросил взгляд на его тапочки. Это была жесткая конструкция из толстой искусственной кожи и еще более толстой резиновой подошвы.


К нам в палату подселили новое лицо. Это был дед. Капризный дед, надо сказать. На стандартную речь врача о диете больных гепатитом, он отреагировал после ухода врача: «Я это все никогда в жизни в рот не брал».

«Придется полюбить», - вяло заметил Киношник. А Дед, что называется, завелся с пол-оборота и стал еще часа два поносить каждое блюдо из «печеночной диеты». Мы с Киношником просто взяли по сигарете и ушли из палаты.

…Но самое неприятное – Дед оказался принципиальным сторонником сталинизма. Как все убежденные сторонники тирании, он был агрессивно настроеным. И пытался доказать нам верность своих взглядов. Даже не доказать, а навязать их.

Хрущев у него вызывал изжогу. К Брежневу он никак не относился, но зато Горбачев вызывал у него слепую ярость. Приступы ярости были настолько сильны, что Дед начинал в прямом смысле брызгать слюной в разные стороны, и у нас с Киношником возникали подозрения, что Деду место не в инфекционной, а в психиатрической больнице.

В споры с ним никто из нас не вступал. Мы просто нашли из таких же как и мы выздоравливающих, которые пристрастились к домино и часами забивали козла или в их палате, или вечером в ресторане «Биллирубин».

А Дед страдал в палате один от недостатка зрителей.

На третий или четвертый день Дед начал свою обличительную речь что называется с утра пораньше: пока мы не скрылись. Мы с Киношником переглянулись и вдруг разразились гомерическим хохотом.

Дед осекся на полуслове.

Киношник, утирая слезы, заметил: «Я бы на Вашем месте Горбачева в попку поцеловал».

У Деда округлились глаза: «Чего это вдруг?»

«А если бы он сталинскими методами действовал, Вы бы за свои речи уже давно бы не кашку манную ели, а кайлом в Магадане трудились», – у Киношника уже явно не выдержали нервы.

Я подавился своим смехом.

Дед подумал и пробормотал: «А ведь и то правда».

…В палату с обходом пришел врач. Нам с Киношником было коротко сказано: слепое зондирование и через три дня на выписку.

«Пошли в самоволку после обеда», – предложил Киношник после ухода врача.

Честно говоря, до той минуты у меня не возникало особого желания выйти на улицу. Но тогда… что-то слишком уж душно стало в нашей до того уютной палате.


…На улице было холодно. От свежего воздуха у меня закружилась голова.

Прохожие спешили по своим делам. У пивного ларька стояло человек пять мужиков и обсуждало то ли футбольный, то ли хоккейный матч.

Киношник перехватил мой взгляд и заметил: «Эта маленькая житейская радость нам нескоро светит»

«Можно сказать, что еще один этап жизни окончен. Но за ним идет следующий» – это прозвучало как-то грустно. Хотя, честно говоря, хотелось домой. Очень хотелось.

Мимо прошла женщина, неся елку.

«Скоро Новый год», - заметил Киношник.

«А пока у нас впереди еще слепое зондирование».

«Главное при этом - подвиг Слесаря не повторить», - Киношник улыбнулся.

Улыбнулся и я.


г. Одесса 9 августа 2003 года – 21 августа 2004 года

4 комментария:

  1. Я смеялась. Алексей, а у Вас есть книги для взрослых?

    Ольга

    ОтветитьУдалить
  2. А воспоминания о вытрезвителе и об инфекционной больнице разве "детская" литература?;)
    А если серьезно, то со "взрослой" литературой у меня как-то пока не очень складывается. То есть пока нет издателей на мою "взрослую" литературу.
    Но вообще, я против на деление литературы на "взрослую" и "детскую". Хорошую детскую книгу интересно читать и взрослым.

    ОтветитьУдалить
  3. улыбнули.а где о вытрезвителе?

    ОтветитьУдалить
  4. О вытрезвителе на этом блоге я пока не выкладывал. Но все не так безнадежно - текст этот лежит на моем старом сайте - прямая ссылка:
    http://alexn13.narod.ru/vitrz.htm

    ОтветитьУдалить