(Уильям Сомерсет Моэм)
И.
Бернштейн, перевод, 1989.
I
Как-то довольно давно ко мне обратился издатель новой
большой энциклопедии с предложением дать в готовящийся том статью о рассказе. Я
был польщен, но отказался. Как писатель, сам работающий в этом жанре, я
опасался оказаться недостаточно беспристрастным. Ведь пишущий, естественно,
считает, что пишет именно так, как надо, а то бы он стал писать иначе. Способов
сочинять рассказы существует несколько, каждый автор выбирает себе такой,
который соответствует его личным склонностям. Поэтому статью о рассказе лучше
всего писать тому, кто сам никогда не пробовал себя в новеллистике. Ему ничто
не помешает выступить в роли непредубежденного судьи. Взять, например, рассказы
Генри Джеймса. Он писал много, и культурная публика, чьим мнением нельзя
пренебрегать, очень высоко его ценит. Тот, кто лично знал Генри Джеймса, не
может читать его рассказы равнодушно. В каждой написанной им строке звучит его
живая интонация, и безропотно принимаешь извилистый стиль большинства его
вещей, многословие и странные ужимки, потому что все это неотделимо от его
обаятельной и самодовольной незабываемой личности. Но при всем том меня его
рассказы совершенно не устраивают. Я им не верю. Кто представляет себе, как задыхается
от дифтерии ребенок, никогда не поверит, что мать сознательно даст ребенку
умереть, чтобы только, выросши, он не прочитал книг отца. А ведь именно это
происходит в рассказе под названием “Писатель из Бельтраффио”. По-моему, Генри
Джеймс не имел понятия, как ведут себя обыкновенные люди. У его персонажей нет
пищеварительных и половых органов. Он написал несколько рассказов про
писателей, но когда кто-то ему сказал, что писатели на самом деле вовсе не
такие, он, говорят, ответил: “Тем хуже для них”. По-видимому, он не считал себя
реалистом. Не могу утверждать, но думаю, что “Госпожа Бовари” вызывала у него
отвращение. Матисс[ ] как-то показывал одной даме свое полотно, изображавшее
нагое женское тело. “Но женщина совсем не такая!” — воскликнула дама. “Мадам, —
ответил он, — это не женщина, а картина”. Точно так же, я думаю, скажи
кто-нибудь Генри Джеймсу, что в его рассказах изображается не то, что
происходит в реальной жизни, он бы, наверно, ответил: “Это не жизнь, а
рассказ”.
Свои взгляды по этому вопросу Генри Джеймс изложил в
предисловии к сборнику собственных произведений, которое он назвал “Уроки
мастера”. Написано оно очень сложно, я вовсе не уверен, что все понял, хотя
прочитал текст три раза. Смысл, если не ошибаюсь, сводится к следующему: сталкиваясь
с “непреодолимой бессмысленностью и жестокостью жизни”, писатель, естественно,
ищет примеры “отважного неприятия, протеста или бегства от действительности” и,
не находя их вокруг себя, вынужден сам создавать их из внутреннего материала
своего сознания. Трудность тут, на мой взгляд, в том, что автору все же
приходится наделять эти вымышленные существа кое-какими настоящими
человеческими чертами, а они не вяжутся с теми, какие он приписал им по своему
произволу, и в результате получается нечто неубедительное. Впрочем, это всего
лишь мое впечатление, никто не обязан со мной соглашаться. Как-то у меня на
Ривьере гостил Десмонд Мак-Карти, и мы много говорили с ним о сочинениях Генри
Джеймса. В наши дни память у людей короткая, и будет нелишне напомнить, что
Десмонд Мак-Карти был не только приятный собеседник, но и очень хороший
литературный критик. Широко начитанный, он еще обладал, по сравнению со многими
другими критиками, таким преимуществом, как богатый жизненный опыт. Его
суждения (в своих пределах, разумеется, — он, например, не очень разбирался в
пластических искусствах и в музыке) были, как правило, здравы, ибо его эрудиция
сочеталась с глубоким знанием жизни. Как-то вечером мы сидели с ним после обеда
в гостиной, разговаривали, и я отважился заметить, что рассказы Генри Джеймса
часто, при всей их вычурности, по существу банальны. Десмонд, страстный
почитатель Джеймса, с этим решительно не согласился; и тогда я, чтобы
поддразнить его, сочинил, не сходя с места, типичный, на мой взгляд,
джеймсовский рассказ. Помнится, он выглядел примерно так:
“Полковник Блимп с супругой проживают в прекрасном доме на
Лаундс-сквер. Зимой они были на Ривьере и там познакомились с богатыми
американцами по имени... я задумался... по имени Бремертон Фишер. Фишеры их
всячески развлекали, возили по разным интересным местам, в Ла Мортола, в Экс и
Авиньон, всегда сами за все платили. Уезжая в Англию, Блимпы взяли со своих
щедрых друзей слово, что те, когда будут в Лондоне, непременно дадут им знать.
И вот утром миссис Блимп читает в “Морнинг пост”, что приехали мистер и миссис
Бремертон Фишер и остановились в отеле “Браунс”. Элементарная порядочность
требует, чтобы Блимпы как-то отплатили Фишерам за их радушие и щедрость. Они
обсуждают, как им быть, и в это время приезжает на чашку чая один их знакомый.
Это бывший американец по фамилии Говард, давно питающий платоническую любовь к
миссис Блимп. Она, разумеется, и мысли не допускала о том, чтобы уступить ему,
да он особенно и не набивался; их отношения оставались крайне трогательными.
Говард был из тех американцев, которые, прожив в Англии двадцать лет,
становятся больше англичанами, чем сами англичане. Он всех знает, всюду вхож.
Миссис Блимп описывает ему ситуацию. Полковник думал, что надо устроить в честь
приезжих званый обед. Но миссис Блимп сомневается. Бывает, она знала,
подружишься за границей с прелестными людьми, а когда встречаешь их в Лондоне,
они оказываются совсем не такими. Что, если они сведут Фишеров со своими
великосветскими друзьями (а у Блимпов все друзья — из высшего света), а те
найдут их невыносимо скучными? Ведь тогда бедные Фишеры будут чувствовать себя
у них, как отверженные. Говард согласился с ее опасениями. Он знал по горькому
опыту, что такого рода званые обеды обречены на полный провал. “Тогда, может, пригласить
их к обеду одних?” — предлагает полковник. Миссис Блимп не согласна: получится,
будто они стыдятся Фишеров или просто не имеют светских знакомств. Полковник
вносит предложение сводить их в театр, а потом накормить ужином в “Савойе”. Но
этого как-то кажется недостаточно. “Надо что-то сделать”, — говорит полковник
Блимп. “Ну разумеется, надо”, — отвечает его супруга. Ее раздражает, что он
вмешивается. Он наделен всеми достоинствами, каких можно ждать от полковника
Гвардии, и медаль “За безупречную службу” получил не зря, однако в светских
вопросах это совершеннейший профан. Миссис Блимп чувствует, что она и Говард
должны решить это дело между собой; и на следующее утро, поскольку вопрос
остался открытым, она звонит ему и приглашает зайти к ней в шесть часов, когда
полковник будет у себя в клубе играть в бридж.
Он приехал и с тех пор стал приезжать каждый вечер.
Проходила неделя за неделей, а он и миссис Блимп все обсуждали разные pro и
contra. Рассматривали вопрос со всех точек и под всеми углами зрения.
Перебирали и тщательно анализировали все тонкости. И кто бы мог подумать, что
решение найдет полковник? Он как-то присутствовал при одной из их встреч, когда
у них, доведенных уже почти до отчаяния, совсем опустились руки. И тут
полковник сказал: “Почему бы не завезти им наши визитные карточки?” —
“Превосходно!” — воскликнул Говард. Миссис Блимп так и ахнула от приятного
изумления. И бросила на Говарда гордый взгляд. Она знала, что он считает
полковника своего рода самодовольным ослом, который совершенно ее не достоин.
Ее взгляд говорил: “Вот вам истинный англичанин! Пусть он не очень умен, пусть
он скучноват, но в решающий момент на него можно с уверенностью положиться”.
